Это все… [СИ] - Татьяна Апраксина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надо понимать, колесо власти внизу вращалось быстрее, чем у древних повозок прародины. За полгода без связи администрация и Дом оказывались в верхней точке по нескольку раз — и способствовали этому не только аварии, производственные неудачи, катастрофы, но и слухи, ложь, дезинформации. Разумеется, врали про нас. Разумеется, давило всех, кого могло.
Не успели мы распределить, рассеять по обжитым куполам первую партию, не успели они разделиться на тех, кто хотел врастать в сложившиеся, и тех, кому не хватало места, статуса, ресурса, полномочий, уверенности, почестей — вниз хлынул поток жалоб, доносов и требований. Как ни фильтровали мы — и лично я, — сообщения, избавиться от них полностью было невозможно. Не в разрешенный личный разговор вплетут, так команде транспорта кристалл или лист с посланием любимым родичам передадут. Трехслойный: и родичам, и другим.
Три миллиона новых — ровно по числу обогретых мест для сна под куполами. Сколько из них переименованных охранителей? Сколько гвардии Дома? Сколько членов администрации? Без оружия — запрещено; без возможности протащить что-то недозволенное и незамеченное через фильтры посадочных станций, смешанные со старожилами в соотношении один к одному. Хорошо подогретые страшными россказнями, отчетами, прогнозами еще внизу. На их стороне была сила страха, на нашей — тот фундамент и раствор, который создавали мы раньше.
Я помню, в какой-то из одновременных протяженных дней, как совмещенные кадры на ленте, мне удалось — это давно уже не было поводом для радости — перехватить такой отчет вниз. Его было странно приятно читать. С точки зрения рапортующего — данные я сразу сбросил нашему безопаснику, пусть устанавливают — мы были удивительно успешной, удивительно предусмотрительной бандой заговорщиков. Он объяснял, что при соотношении половина на половину не получится даже пата, ибо большая часть прибывших сосредоточена в новых куполах — которые по определению хуже всего вписаны в систему и почти не вооружены… им придется догонять — а чтобы догонять, нужны ресурсы, а ресурсами оперирует Проект — и целесообразность требует включаться в его работу, того же требует долг перед оставшимися дома, а включаться — значит входить в уже существующую систему, а живые, особенно пережившие катастрофу, не могут долго пребывать «между», им нужна точка опоры и точка лояльности, представление о своем месте в мире — и Проект им это дает. Время, писал он, работает на заговорщиков. Пространство — работает на заговорщиков. Политические средства тут бесполезны.
Тот отчет, практически анализ, не протек, и автора мы выявили. Часть я потом включил в свои рапорты для «низа» — было бы странно, если бы я не задумывался о вещах, которые так легко подмечали новоприбывшие. Мы ведь понимали, что не сможем перехватить все. Что-то уходило от нас, что-то шло к нам — по связям старика, по прочим связям. Протекло даже, что ведутся большие ремонтные работы на орбитальной станции общего наблюдения за поверхностью. Остальное домыслили сами: станция — бывший большой боевой корабль, пусть давно, до Сдвига еще, пущенный под базу, но не развооруженный полностью, просто потому что затратно и низачем не нужно, проще законсервировать.
И протекло еще, что двенадцать лет покоя — внизу называли это покоем, подумать только, — кончились совсем, потому что колесо проворачивалось бессчетное число раз, и в этом вращении своем раздавило последнего из тех родичей Старика, что стояли между нами и Администрацией. Последнего представителя Дома, из тех, что и после селя доносов говорили: нам торопиться некуда, нам бояться нечего. Что бы они там не создавали, мы — нашими десятками миллионов, — растворим, впитаем без следа. Пусть работают, пусть вырезают чашу, которую мы заполним.
Старик был, кажется, согласен с этим автором — только у него в поговорку входило маленькое дополнение, вполне в духе Проекта: вода, налитая в чашу, принимает форму чаши. И не потому, что чаша ее к этому принуждает.
Возможно кто-то в Администрации пришел к тем же выводам. Возможно они не хотели ничего заполнять, ничего терпеть. Они устали — зависеть от нас, бояться нас, ненавидеть нас. А навстречу их усталости серым плотным облаком ползла наша.
Энтайо Къерэн, глава Медного Дома Великого Круга Бытия Разумных
Труднее всего мне было молчать, принимая как должное, что мой поредевший Дом раз за разом смыкает защитный круг. Что круг делается все теснее и тоньше. Что в этой непрерывной схватке, в которой противник выхватывает добычу с краев, по одному, мое место в самой глубине. Желание вмешаться, выйти лицом к лицу было последним всплеском юношеского безрассудства — по крайней мере, в этом я пытался себя убедить.
Пытаясь сохранить объективность, я напоминал себе, что мы не жертвы в этой драке, а по ту сторону круга — не стая рассветных убийц. При каждом удобном случае мы наносили ответный удар, не медлили с упреждающим ударом. Поединок, где стратегией является ослабить соперника не меньше, чем он ослабит тебя.
Великий Круг Бытия Разумных состоял из двенадцати правящих Домов, поочередно сменявших друг друга. Великий Круг разомкнулся на Сдвиге и мы, не самая значительная часть Медного Дома, оказались единой и единственной структурой, вынужденной противостоять планетарной администрации — такому же неполноценному образованию, неспособному восполнить весь дефицит системных механизмов… и неспособному признать это, измениться и адаптироваться. Отъем ресурсов Дома всеми приемлемыми и псевдоприемлемыми мерами трудно было считать эффективным способом решения текущих проблем. Использование членов Дома в качестве публично объявленных врагов общества при неудачном решении этих проблем отчего-то представлялось нам неприемлемым. Использование в этом же качестве членов Администрации представлялось мне опасной тактикой и неприемлемой стратегией. По многим причинам, и потому что перед нами стояла задача эвакуации и необходимость управлять Проектом — когда удавалось вырвать из рук соперников эту возможность.
Однажды было решено, что я должен буду принять в свои руки Проект. Тогда же было решено, что к этому моменту мои руки должны быть не только уверенными, но и чистыми, а образ безупречным. Решение это было просчитано если не до моего рождения, то в те годы, когда мой голос не имел ни малейшего значения. Решение это оставалось в силе даже когда я формально возглавил Дом. Я делегировал свои полномочия так часто и так широко, что до меня невозможно было дотянуться, я оставался в тени старших.
Молчать и принимать как должное — самое малое, что я мог сделать
